Паранойя - Страница 2

«Ты не отвечаешь на письма и не приходишь на встречи. Ты исчезла, как исчезли все те, кто пытался бороться с ним (бороться с ним то же самое, что бороться с атмосферным давлением, таянием снега весной или, наоборот, — с замерзанием рек в ноябре. Вот это — нужная метафора: замерзание, неотвратимое, плавное, кошмарное, и не в силах одного, пяти, пятисот, пяти тысяч — разморозить дыханием, ладонями, — можно лишь замерзнуть самим). Но что это? Я пишу тебе о нем? Нет, нет, не буду, не буду, не буду.

Я помню, как осторожна ты была, когда давала о себе знать в прошлый раз, — после восьми недель наших судорожных попыток образумиться (и, если бы тогда ушли от опасности, ты не исчезла бы теперь, но — не выдержали, не образумились!). Да, да, я знаю. Я веду себя как дикарь, просовывая эти весточки в щель твоей двери, они вычислят меня по следу, по запаху, по отпечаткам пальцев (я не могу писать письмо тебе в перчатках), они вынюхают меня и, проснувшись однажды среди ночи, я обнаружу, что в моей комнате много незнакомых мне людей, стоящих вкруг кровати молчаливых черных фигур, — мне такое уже снилось, когда я задремал на час или два (я не могу теперь толком спать).

Ты играла с ними как со щенками, обводила вокруг пальца, оставаясь видимой лишь мне. Я так не умею. Нет — дело не в том. Я так не хочу. Я не имею на это права. Ведь когда мы расставались в прошлый раз, — все было по–другому. Я говорил с тобой, и ты мне отвечала. Сейчас же я слышу в ответ только тишину — тишину пустоты, если пустоту действительно можно слышать, эдакий минус звуков, полный ноль, и получается, что я говорю как будто бы сам с собой. А трусить, разговаривая с собой, — последнее дело. Я говорю им, что я пришел к тебе, говорю не таясь и молюсь лишь о том, чтобы ты все еще могла меня услышать.

Я не имею права больше скрываться, ведь — давай признаемся в этом друг другу — твоя вина была не в том, что ты с ними боролась. Ты, как и я, никогда не бросала им вызов. Ты была слишком ленива и слишком игрива, чтобы с кем бы то ни было бороться. Твоя вина была и не в той нашей маленькой тайне, о которой я не посмею сейчас — даже сейчас — сообщить бумаге. Нет, я, я — твоя вина. Я. Именно из–за меня, за меня ты…

Наш рай оказался слишком близко к их «Райпищеторгу“, так что наших сказочных зверей перекрутили на закусь к пиву и сожрали за тонированными стеклами автомобилей.

Но, знаешь, я благодарен им. Да, да. Благодарен. Всего лишь за одну вещь. За бесследность. За то, что всех его врагов никто и никогда не находил. Ни в каком виде. Они навсегда остались живыми — люди столько не живут, сколько их будут ждать. Сначала жены. Потом дети. Потом внуки. Я благодарен за то, что могу сейчас сложить руки в замок, спрятать в них лицо, зажмуриться и сказать себе, что ты — жива. Что молчишь потому, что я, я, а не они, тебя обидел, и я действительно обидел тебя, и извинился, и хохотал, когда сочинял эту дурость про ЖРЭО (тогда, в первые дни, я еще мог хохотать).

У меня остается надежда. Так хорошо начинать сначала. «Спачатку» — как говорят по–белорусски, и сразу же представляется ароматный початок кукурузы с тысячей аппетитных маленьких солнц, не тронутых, девственных, но, стоит нарушить их гармонию, — придется догрызать до конца, — чтобы только не видеть это уже вскрытое, нарушенное начало, чтобы поскорей прикончить его и начать снова, с нуля, с нетронутости. Его враги — кто знает? — могут грызть сейчас «початок» жизни где–нибудь далеко и знают, что возврата нет, они ведь «исчезнувшие», — я ведь почти уже верю сам в эту галиматью. Что все они украли себя сами. Я верю ради тебя, нет — ради себя, ради того, чтобы моей надежде было куда расти. Верю в то, что и ты, и они исчезли без всякой помощи, закрыли сердце для прошлого, улетели от нас навсегда. Я верю, верю в то, что ты — жива. Что прочтешь это письмо, пакуя вещи за теми глухими дверями, за которые мне уже не суждено попасть. И перечитаешь потом, в такси, на пути в аэропорт. И где–то среди черных, горьких песков твоей обиды возникнет маленький росточек (альстромерия? стрелиция?), который ты будешь поливать воспоминаниями. Ты почувствуешь, что забота о нем помогает тебе жить, делает твое сосуществование с этой горькой пустыней выносимым. И — кто знает, — быть может, однажды этот цветок прощения — а именно на него у меня теперь вся надежда — заставит твою руку написать слово «медведь» еще раз. Все остальное — не предназначено их глазам; я произношу это шепотом перед тем, как запечатать конверт, и я уверен, ты — слышишь».

Рекомендуется изучить на предмет возбуждения уголовного дела по статьям УК «клевета», «дискредитация Родины и ее должностных лиц».

Министерство государственной безопасности

Заключение Пятого отдела

по итогам просмотра

протоколов перлюстрации входящей корреспонденции

объекта «Пустующая квартира

по адр. К. Маркса, д. 14, кв. 54»

Включить все представленные материалы в уголовное дело, проходящее под № 12284\ТЕ–12 (наблюдаемые объекты — «Гоголь» и «Лиса»). Доступ ограничить

Appendix 1

Анатолий Петрович Невинский (profile личной странички в Интернете).

Родился недалеко от станции Арктическая за полярным кругом, в семье белых медведей (по другим данным, упал на Землю в виде метеорита). В Арктике с молоком матери впитал любовь к либеральным ценностям, хрусту огурца и творчеству прерафаэлитов Был найден арктической экспедицией и перевезен в БССР с целью дальнейшего изучения в Институте картофелеводства Академии наук. Набравшись сил от окружающих его клубней, перегрыз дюймовые прутья решетки и бежал. Был объявлен во всесоюзный розыск, но быстро возмужал, в т. .ч — идейно, в результатечего изменился до неузнаваемости. Стал издавать подпольную газету, в результате чего развалился СССР. В настоящее время известен как публицист, прозаик и драматург. Также немного известен как метеорит, но это — только в узком кругу.